up_interesting

[udjiro]

утром проснулся,
посмотрел комментарии к фото,
оп,
коммент от Ся,
"нихонские глаза"
я не понял, как это,
не стал палиться
ya.ru
нашлось
"сказка о нихонтском лисе"
собственно вот и решил,
для коротания времяни ее выпостить тута...

Сказ про нихонского лиса Кицунэ

Война.
Война никогда не меняется.
Да только долго ли коротко ли она гремела, но взяла да и кончилась. Упали последние ракеты, замерли последние танки, встали на прикол последние корабли, те, что не потонули, пламенем ядерным, жгучим да яростным, опалённые.
А коротал тогда срок в концлагере лис нихонский, по прозванию Кицунэ, что огненным штормом занесённый на землю Русскую до того китайцам на головы бомбы сыпал да яд лил кипучий. Тридцать дней и трое суток сидел он в камере-одиночке, да клипы патриотические смотрел, не в силах ни рукой ни ногой пошевельнуть – до того много в него транквилзаторов да оглупителей хитромудрых медики армейские накачали.
А как прошёл срок, да окрепла в мозгу установка новая, во славу земли Русской сработанная, встал он, почуяв силу великую да готовность во славу земли Русской постоять на поле бранном, и пошёл подвиги вершить – Руси на славу, себе в удовольствие.
Да и концлагерь к тому времени замер уже – добрали дизеля последнее топливо, отключились заборы лазерные да телевизоры гипноиндукционнные, не ездят разносчики автоматические, не возят миски с баландой по камерам, только слышно как за рвом, что у села Катынь, последних неперековавшихся пленников расстрельные команды уму-разуму учат.
Плюнул лис на это всё, сделал себе из ложки заточку, хлебнул напоследок баланды жидкой, забрал ружьё в караулке, да и пошёл себе приключений искать.
Идёт лис нихонский по землям выжженным, где сектанта, калику перехожего, кастетом озадачит, патроны да консервы отберёт, где собаку какую одичавшую пристрелит – тем и сыт.
А дни идут за днями, месяцы бегут за месяцами – где селение вымерло, где целого города как не бывало – катится мор по землям, собирает жатву свою жестокую. Только тучи по небу несутся чёрные, с вихрями да молниями, да счётчик Гейгера весело потрескивает.
Долго ли коротко ли шёл лис по земле Русской, да только вышел на берег моря. Холодно, голодно, северное сияние стоит переливается, рельсы снегом заметённые в пирс упираются разбомбленный, да лодка хитрая, заморская, субмаринная на мели ржавеет, синим светом светится.
А к лодке той девица на цепь посажена, сидит плачет, слезами заливается.
- Онна! – сказал Кицунэ. – Здравствуй девица-тян, что пригорюнилась? Али холодно тебе тут на цепи сидеть, зиму зимовать?
Подняла девица голову, ту, что справа была, да чуть получше шевелилась, да и молвила:
- Уходи-ка ты отсюда, добрый человек, поскорее, выйдет сейчас из моря змей-кракен жестокий, меня съест, да и тебя не пожалеет!
- Дайдзёбу, красна девица-тян, - сказал лис, - не к лицу мне от змея убегать, а вот отдохнуть охота - притомился я с дороги. Так что вздремну я, а ты гляди во все четыре, а как змей появится – тотчас меня разбуди!
Прилёг рядом с девицей, рюкзак под голову подложил, хвостами рыжими накрылся, да и уснул богатырским сном.
А девица сидит себе на цепи, как лис и сказал – в четыре глаза на за морем смотрит – не ползёт ли зверь-кракен лютый, а пятым – на лиса косится, какой тот статный да собой пригожий. Пять их у неё было, глаз то, да все краше один другого, а этот – особо красивый. Зелёный, как камуфляж на танке и большой, как гайка на тридцать два.
Много ли, мало прошло времени, вдруг взволновалось море, зашумело, поднялась большая волна. То змей-кракен море всколыхнул. И принялась девица будить лиса нихонского, в обе глотки воя. А Кицунэ спит себе, да не пробуждается.
А змей уже ползёт, на берег выбирается, щупальца к девице красной тянет, да всё с присосками, с крючьями да пилами костяными, одно гаже другого.
- Эк сегодня повезло то, - во всю пасть свою поганую ухмыляется, - вместо одного человека двоих привели, да ещё рюкзак с консервами наприбавок!
- Боец только врага в заблуждение вводит, а сам не спит, за врагом наблюдает! – закричал лис хитрый. – А не подавишься ли ты мной, бакаярро поганое?
Достал “Сайгу” верную, ижевскими оружейниками деланную, да и отстрелил змею-кракену щупальце корявое.
Началась тут у них битва смертная, кровавый бой. Долго ли, коротко ли они бились, да только кончились патроны у лиса, одолевать змей стал.
- Ксо! – завопил лис. – Ну погоди у меня, чудище поганое!
Достал из кармана заточку верную, ещё в лагере из ложки об стену наточенную, изловчился, да и выбил той заточкой глаз змею-кракену.
Завопил змей, забился, изошёл пеной чёрной, да и подох в судорогах. Оттёр тогда лис нихонский пот со лба, обработал порезы индпакетом медицинским, да к девице подошёл, проведать, как она. А та от страха еле жива, вся трясётся, глаза зажмурила, на каких глазах век не было, те руками прикрывает, дрожит вся. Окликнул её лис, а девица и обрадовалась.
- Ой, - говорит, - не чаяла я тебя уже живым увидеть, всё ждала, когда змей меня крючьями своими погаными рвать начнёт, да глумиться жестоко! Спасибо, что избавил меня от позора да смерти лютой, добрый молодец, не знаю я, как тебя звать величать, да только пойдём со мной к моим родителям, там батюшка мой тебя со мной обвенчает, чум даст, оленей даст, собак тоже даст!
- Зовут меня Кицунэ, - говорит лис. – Лис я заморский, собой пригожий, девятью хвостами рыжими богатый, да только не надо мне свадьбы никакой, сделал я это чтоб земле Русской послужить, да третью Директиву Послушания исполнить, а к отцу-матери я тебя и так отвезу.
Усадил лис девицу красную на дрезину старую, да поехали они по железке к отцу-матери её, только колёса на стыках погромыхивают – стук-стук, стук-стук!
Отец с матерями дочь свою увидели, глазам не верят, из чумов выбежали, плачут, слезами заливаются:
- Неужто кракен-змей лютый пощадил тебя, дитятко? Али напоследок отпустил домой, с нами попрощаться, да над тобой поглумиться потешиться?
- Вот кто избавил меня от змея-кракена – говорит девица, да на лиса Кицунэ показывает. – Убил он поганого!
Отец с матерью и не знают, как благодарить богатыря. Под жёлты руки ввели его в чум меховой, самый тёплый, усадили у очага на самом почётном месте, да мяса дали благоуханного, самого сладкого. Ешь-пей, что душа пожелает!
А после хлеба-соли стал отец спрашивать:
- Скажи, добрый молодец, чем отблагодарить тебя? Хочешь, дочь бери в жёны, чум дам, оленей дам, собак тоже дам!
- Гомен, одзи-сан, - говорит лис нихонский, - да только не велит мне Первая Директива Послушания сиднем сидеть, чумы да оленей копить, велит дальше идти, во славу земли Русской! Дайте мне только лыжи новые, чтоб в снег не проваливаться, консервов в дорогу, да патронов хотя бы двести, вот то и будет мне самая желанная награда. А детей я тебе от себя и так оставлю, для русского человека не жалко!
Услышала эти речи девица, потупилась, зарделась ещё пуще прежнего, как маков цвет, хоть и до того кожей красна была. А отец крякнул только, короб с патронами да консервы из сейфа достал, лыжи с собственных ног скинул, да начал жён из чума выгонять, чтоб молодым не мешали.
И сам ушёл.
А утром пошёл лис нихонский дальше в дорогу, новые подвиги совершать – где оленя подстрелит, где и вовсе мутанта какого непотребного, а как некого стрелять – консервы ест. Прыг-скок, прыг скок – весело лису нихонскому по тундре бежать на лыжах!
Долго ли, коротко ли он шёл, да только пришёл он в царство генерала Гороха. А там и весна как раз настала, снег стаял, тяжёло по асфальту старому стало на лыжах бежать.
Притомился лис Кицунэ, лыжи снял, да сел в сторонке отдохнуть у моста-дороги, ноги усталые в ручье помыть, да портянки с прошлого года ношенные на чистые поменять.
Видит только, идёт вдоль моста-дороги дедушка старый, сам босой, ботинки армейские, дорогие, сталкерами прозываемые, со шнуровкой высокой на шее тянет, за шнурки связанные, а сам пятнами покрылся, от голода дрожит, от лучевой болезни шатается, борода нечёсанная по ветру как мочало стелется – того и гляди Красному Кресту душу отдаст!
- Ой, одзи-сан! – говорит лис. – Здрав будь, калика перехожий, куда путь держишь?
- И тебе доброго здравия, лисовин заморский, - говорит дед. – А иду я ботинки торговать – хоть перед тем, как помереть, поем напоследок, а там и дух испустить не жалко!
- А давай их мне, - говорит лис. – Притомился я по асфальту вашему растрескавшемуся на лыжах бегать, не обучен я мудрости такой! А я тебе за ботинки последнюю банку консервов отдам, русскому человеку не жалко!
- Русскому последнего не надо! – говорит дед. – Раз ты хочешь так, отдам я ботинки тебе за лыжи, да банку ту с тобой разделю. А ежели ты ещё и рыбу из ручья соберёшь, что от твоих портянок замоченных там кверху пузом плавает, то и консервы открывать не придётся – такую я уху тебе наваристую, да с душком сварю!
- И то дело! – согласился лис, отдал старику лыжи, одел ботинки, чтоб уцелевшая рыба его за ноги не покусала, да полез на уху собирать.
Сидят лис с стариком у моста-дороги, уху едят, да знай себе нахваливают. Старик, калика перехожий, вроде и помирать раздумал, байки травит да истории сказывает, как до войны сайты в интернете держал, да трудом вольным, дизайнерским, зарабатывал, а нынче никому вот он не нужен, разве что языком мелет ловко, тем и сыт.
Вдруг, чу! Гром, молния, треск да блеск грохочущий! Катит мимо войско генерала Гороха – танки приплюснутые хоботами поводят, ракеты грозные во все стороны топорщат, машины боевые десантные битком набиты, дым из дизелей синий валит, воеводы на мотоциклах модных, байками прозываемых, едут-катятся, только треск стоит, да пехота-ополчение сапогами стучит.
- Коннитива,– говорит лис. - Здравы будьте, воины Русские, куда путь держите?
Остановился байк один, слез с него воевода в броне ходячей, поперёк себя шире, сам не ходит, только кнопки нажимает, броня за него ногами двигает, пушками-гаубицами заспинными водит, пулемётами шевелит.
- Едем мы с чудом-юдом поганым биться, землю Русскую защищать! – говорит. – Поселилось чудище на заводе старом, в блоке реакторном, гукает, стукает, химикатами кормится, коров да девок ворует, на дорогах бесчинствует, деревни жжёт огнём жестоким, напалмовым, да ядом селян травит!
- А можно и мне с вами? - лис спрашивает. – Тоже во славу земли русской биться хочу!
- Молод ты ещё, - говорит воевода, - только и есть в тебе, что хвосты пушистые, да лицом пригож, а на дело серьёзное нет у тебя ни брони ни оружия, подрастёшь – тогда приходи в дружину царскую устраиваться, а там, глядишь, и воевать возьмём.
Сказал, дал по газам, топливом сожжённым навонял, да и уехал.
Пригорюнился тогда лис нихонский, жжёт его изнутри Вторая Директива, что самосовершенствоваться велит, стыдит жестоко, только слёзы горючие из глаз катятся, об асфальт расплёскиваются.
- Не горюй, добрый лисовин, - говорит старик. - Не будет ему счастья воинского за грубость такую, не выйдет у них ничего. Иди за ними следом, наблюдай тайно, да на ус мотай, всё что происходит, а как поймёшь что помощь моя нужна – вот возьми мобилу старую, верную, что в огне не горит, в воде не тонет, сообщение мне скинешь – я и приеду, чем смогу – помогу.
Сказал, встал на лыжи, шепнул в бороду нечёсаную слово хитрое, да и укатил восвояси - только пыль столбом.
А лисовин уху доел, оставшихся рыб на прутик нанизал, портянки из ручья достал, да пошёл за войском следом, в ботинках новых, сталкерами прозываемых. Легко в них по дороге идти, быстро, а выскочит крыса какая одичавшая – только кубарем на обочину летит от пинка молодецкого.
Шёл он, шёл, да только пришёл в деревню сожжённую, избы все поразвалились, на обочине танки разбитые да сожжённые стоят, машин ремонтных дожидаются, да могилы братские в рядок за огородами протянулись. И ни одной живой души кругом нет, всё побито да поломано, только избушка маленькая на отшибе стоит. Вошёл лис в избушку, видит – лежит на лавке старушка да охает.
- Здравствуй, оба-сан, - говорит.
- Здравствуй, добрый молодец, - говорит бабка, – и тебе охаё, коли не шутишь. Куда путь то держишь?
- Иду я, - говорит лис, - за войском генерала Гороха, чудо-юдо воевать поганое, что на заводе выросло, водой реакторной вспоилось, отходами ядерными вскормилось!
- Ой, за доброе дело взялся ты, молодец добрый, - заохала бабка. – Это же оно, поганое, тут всех пожгло, потравило да разграбило, только я одна и уцелела. Вот только как же ты молодой такой, да без оружия доброго, будешь чудо-юдо то воевать?
- Не знаю, - пригорюнился лис, - да только велят мне так кодекс чести самурайской, да третья Директива Послушания, - если и не победить чудо-юдо коварное, так хоть голову сложить геройски, себе да земле Русской во славу да процветание!
- Негоже это, самураям доблестным, что ликом прелестны, голову зря класть, потому как нет в смерти доблести, одна глупость, да напрасная трата ресурса человеческого, - бабка говорит. – Я, хоть и старая, да только пожила до войны, уму-разуму понабиралась, книжек старых почитала, по сети со стариком своим вволю полазила. Есть тут рядом пещера одна, охраняет её цербер металлический, да только не зря охраняет – убьёшь ты его, камень отвалишь, да возьмёшь там за дверью железной с запором круглым, хитромудрым, чудо-пушку протонную, что любое чудо-юдо пробьёт, да покалечит. Тем и прославишься. И тебе честь, и земле Русской облегчение.
Поблагодарил лис старуху, переночевал у неё, консервами последними поделился, да пошёл с утра пораньше зверя-цербера воевать. Получил тот две пули в голову, да и развалился на части – старый уже был, даром что железный. Техосмотра не проходил, батареи не перезаряжал, ресурс зря выработал, так бесславно и помер.
Отвалил лис камень, нашёл за ним дверь заветную, повернул ручку хитрую круговую, да внутрь и прошёл. Только глаза разбежались. Оружия в пещере всякого по стеллажам, шкафам да сундукам разложено – и не сочтёшь. А посреди, на месте почётном, пушка протонная стоит, рюкзак заспинный специальный лампочками зарядными мигает, о готовности сигнализирует. Взял лис себе пистолетов бронебойных, разных, да автомат с гранатомётом подствольным на плечо повесил, гранат по карманам рассовал, закинул рюкзак с протонной пушкой за спину, очки чёрные, защитные, на глаза надел, да пошёл чудо-юдо воевать – только дверь в пещеру снова камушком задвинул – негоже столько оружия без присмотра оставлять.
Долго ли, коротко ли шёл, да только выше лис к блоку реакторному, на землях потравленных, видит – возвышается грудой камней завод, только свет стоит радиоактивный, да вороньё мутировавшее двухголовое в небе кружит, поживу себе высматривает. А поживы той много – стоят танки разбитые, лежат на боку боевые машины сожжённые, да солдат-ополченцев убитых без счёта, только вороньё по земле обожравшееся скачет, взлететь не может, мясом брезгует, лишь глаза мёртвым выклёвывает.
- Эх, - говорит лис нихонский, - тяжело будет чудо-юдо одолеть, да только нет у меня пути другого!
А чудо-юдо уже и легко на помине, прёт через край чана реакторного, булькает, только железяки какие-то из тела погромыхивают, паром ядовитым пыхают. Лезет чудо-юдо поганое, да и говорит:
- Что ты правая моя половина трясёшься, что ты левая моя половина хлюпаешь, что ты блок центральный, компьютерный, огонёчками мигаешь? Или вы чуете, что Кицунэ, лис нихонский, что погибелью нам предрешён был, уже здесь? Так он ещё не родился, а если и родился – сгинул в лагере концентрационном, как шпион и диверсант! А даже если и не сгинул – отощал да ослабел, я его студнем залью, кислотой растворю, только косточки сахарные и останутся!
- Ты поперёк срока, чудо-юдо не похваляйся, на косточки мои не покушайся! – лис-Кицунэ кричит, да пушку протонную из-за спины тянет. – Али не само сказало, что погибель я твоя, лютая? Отведай лучше плазмы кипучей во славу земли Русской!
Повернул регулятор на боевое положение, да окатил чудо-юдо плазмой протонной, только куски-ошмётки во все стороны полетели, да дым встал коромыслом.
А чудо-юдо знай себе похваляется, самим собой любуется:
- Псевдоподии мои склизкие не отвалятся, компоненты мои металлические не расплавятся, только силой-энергией от лучей протонных напитаются! Али не знал ты глупый, что нет мне ни потравы не погибели, что бессмертное я?
Дунуло, плюнуло, прокатился вал огненный, сшиб лиса на землю, понёс-подхватил, да об землю приложил, дух вышиб, очки треснули, куртка кожаная хорошая, довоенная ещё, задымилась, только заклёпки с неё во все стороны летят!
- Не бывает их, бессмертных то, - шипит лис сквозь зубы, да пуще прежнего регулятор мощности поворачивает. – Только трудноубиваемые!
А чудо-юдо знай себе смеётся, жаром пыхает, ядом кипучим травит, лис по земле кубарем катится, очки потерял, от одного подбитого танка к другому короткими перебежками скачет, прячется, хвосты все девять дымятся, а позади огонь настигает - только земля стонет, да металл от жары кудрями мелкими сворачивается.
Лежит лис, в землю вжимается, под танком спрятался, сам себя словами про отступление тактическое, временное, по-за ради победы великой дальнейшей утешает, только слышит, как чудо-юдо наверху гудит, огонь мечет, танки переворачивает, его ищет, убить да расчленить похваляется. И вдруг чувствует – мешается что-то в кармане. Достал – а это мобила, что старик на прощание подарил. Набил тогда Кицунэ сообщение пальцами дрожащими, выскочил из под танка, чтоб в зоне приёма оказаться, отправил сообщения да побежал зигзагами. А навстречу уже и старик лёгок на помине! На лыжах катит, клюкой машет, только борода развевается.
- Бей ему, - говорит, - полной мощностью, да в охлаждающий контур реактора, там у него слабое место!
- А который там контур охлаждающий? – кричит лис.
- Вон тот, справа! – говорит старик. – Да не стой столбом, стреляй быстрее, дубина, уйдёт ведь!
Повернул лис тогда регулятор мощности на полную, только разряды затрещали, да и ударил по чуду-юду пучком протонным, концентрированным.
Треснуло, стукнуло, надулось чудо-юдо, огнём малиновым засияло, да и лопнуло, с грохотом, только куски полетели.
А один, самый большой, кусок рядом упал, шевелится, булькает, к лису ползти пытается.
Тот пушку вскинул, а кусок студня и молвит ему человеческим голосом:
- Да стой ты, дурень нихонский, я это, воевода, просто проглотило меня чудо-юдо, студнем да слизью замазало, вот и не похож я сам на себя!
Посмотрел Кицунэ на него повнимательнее, да и ахнул. И правда, отваливается студень кусками, а из-под него металл просвечивает – то, что от скафандра воеводы осталось. Пушки погнуты, пулемёты оторваны, стекло на шлеме растрескалось, но ещё держится, как только воевода уцелел – совсем непонятно. Отколупал воевода от себя студень мерзкий, да лису в ноги повалился – только земля загудела. Повалился и причитает:
- Ты прости меня, герой нихонский, что напраслину на тебя возводил, за черпака зелёного держал, в бой с собой не звал! Насквозь твоя правда была – достоин ты стоять за землю Русскую, а я как есть, насквозь опозорился! Что хочешь у меня проси, всё исполню, всё отдам, только вину бы загладить! Хочешь – терем-казарму с бойцами в подчинение, хочешь – танк, чудище гусеничное, да склад с материалами ценными, горюче-смазочными, а хочешь – дочь мою, Настасью, красавицу!
- Нет, - сказал лис. – Не надо мне ни дочери твоей, ни танка, ни казармы с бойцами. По четвертой Директиве Послушания есть я единица в себе, уговорами не связанная и привязанностей да ответственностей не имеющая! Ты мне лучше вот что скажи… байк твой – на ходу?
- Как есть на ходу! – побожился воевода! – Для себя берёг, специально за холмом оставил, хоть сейчас бери да езжай!
- Вот и возьму! – сказал лис.
На том и порешили.
Оседлал лис байк армейский, навороченный, погрузил на него оружие да патроны с поля боя подобранные, записал на память мобилу воеводы, да поехал дальше подвиги совершать – Руси во славу, себе в удовольствие, директивам в исполнение.
Ехал, ехал, видит – лежит в чистом поле рать-сила побитая. Вертолёты сбитые кверху колёсами валяются, танки раздавленные да располосованные на детали размётаны, да солдат без счёта лежит.
- Эй, есть тут жив человек – отзовись! – кричит лис. – Кто побил войско-воинство великое?
Отозвался ему один раненый, что в сторонке лежал, танком придавленный, бронемашиной прихлопнутый, умирающим голосом.
- Всё это войско, - говорит, - побила Марья Моревна, киборгов королевна.
И понял тут лис, что нашёл он себе противника по нраву, в победе над которым много доблести заслужить можно, поклялся отмстить за войско погубленное, оседлал байк свой, да поехал Марью Моревну, искать – чтобы победить её, да прославиться.
Долго ли ехал, коротко ли, да только видит – стоит в чистом поле шатёр белоснежный, а рядом батареи солнечные подсолнухами распустились, да антенна спутниковая кружится.
Выходит из шатра дева, ликом прекрасная, собой статная, кожей белая, да и говорит ему:
- Коннитива, здравствуй, добрый молодец!
А лис стоит себе, глазами хлопает, только и смог что “кавай” сказать, а другие слова то и позабыл от красоты такой вовсе, что свои, нихонские, что свои же, Русские.
- Куда тебя бог несёт, добрый самурай-сан, - продолжает девица, - по воле едешь, али по неволе?
- Честные самураи по неволе не ездят, только по долгу да за славой! – промолвил наконец лис.
А у самого дыхание перехватывает от красоты такой, да слова в голове путаются, да в разные стороны разбегаются. Даже Директивы Повиновения, уж на что прочно в концлагере были вшиты – а и то из мозгов повылетели, по ветру растрепались, по полю-степи широкой поразбежались.
- Ну, коли за славой, - говорит девица, - так притомился ты, небось, с дороги, погости у меня в шатре!
А лис тому и рад, три дня и ночи в шатре дневал-ночевал, полюбился девице, да жениться на ней решил.
- Скажи, - говорит, - красна девица-тян, как зовут тебя, чтоб знал я, как к жене своей будущей по имени обращаться!
Люб ты мне, хвостатенький-сан, - говорит девица, - Так и быть, скажу тебе имя своё, и под венец пойду, пусть небо мне тому будет свидетелем! Зовут меня Акарра, и родом я из Сил Самообороны, колена Боргов, киберыцарей славных, а гайдзины здешние меня Марьей Моревной кличут.
А лис как имя её услышал, так и упал на колени, повалился, пригорюнился, только слёзы капают.
- Поклялся я, - говорит, - клятвой страшной, отмстить за войско тобой погубленное, да тебя победить – себе в удовольствие, земле Русской во славу!
И только он это сказал, как полезли с-под земли звери-киборги лютые, псы-демоны электрические, рычат, зубами щёлкают, про угрозу охраняемому объёкту на сто глоток воют, лиса растерзать готовятся, а он и сопротивляться не может, горем таким раздавленный.
- Стойте, - говорит Акарра, кибердемоница коварная, демонов-псов своих останавливая. – Ты мне тоже по сердцу пришёлся, решим всё полюбовно. Как выстоишь против меня три дня в бою честном, так и будет правда за тобой, а как не выстоишь – так и не обессудь, а быть тебе игрушкой моей безвольной, на повиновение очипованной!
На том и сговорились.
Выехал в первый день лис в поле чистое, летит на него зверь-дракон двухголовый, металлом блестит, из пастей пламя пышет, да турбины на высоких оборотах воют. А на драконе том сидит Акарра, да из ружья снайперского в полюбовника своего недавнего целится, украдкой слёзки девичьи с глаз смахивает.
Поднял лис чудо-пушку протонную, дал по газам, да в бой помчался, только грохот стоит, да молнии бьют с неба чистого. Долго бился, да только стал змей двухголовый одолевать, да и Акарра, кибердемоница коварная не дремлет – поплачет, поплачет, над тем что влюбилась так неосмотрительно, а только нет-нет, да и выстрелит.
А лису тоже не по себе. И победить хочется, раз клятву давал, и Акарру, прелестницу, жалко, и Директивы Повиновения его изнутри грызут, действовать требуют... и не знаешь чего и слушаться!
Да только изловчился лис, подшиб дракона в бок под крыло точным попаданием, полыхнул тот турбинами загоревшимися, да и рухнул за холм, пожар в двигателе тушить - только Акарра по небу на парашюте летит, ногами белыми в воздухе машет, лиса к себе в шатёр ночевать зазывает.
А утром дня следующего снова всплакнула она, приказала любимому собираться, да в полдень на поле бранном быть, взяла ноутбук чёрный из сундука заветного, да ушла куда глаза глядят, поплакать перед боем о судьбе своей горькой.
Выехал лис в поле чистое, стоит грохот, только пыль столбом – стая собак-кибердемонов несётся, клыками щёлкает, искрами из глаз сыплет.
А Акарра, демоница, на холме сидит, по ноутбуку кликает, знай команды собакам раздаёт, да слезами кнопки заливает:
- Ич, ни, сан, ши, ни, ни, сан, ши! Этот отряд направо, этот налево, а эти два… да тоже налево! Кусайте его, кибердемоны мои верные, да хорошенько… пусть ему тоже больно будет, бакаярро окаянному! Совсем как мне…
Долго ли, коротко ли лис бился, да только начали демоны одолевать. Уже и пушка не стреляет, перегрелась, и гранаты к концу подходят, да и патронов кот наплакал… а собак железных всё не убывает, так и носятся за байком, так зубами и щёлкают.
Достал тогда лис мобилу из кармана заветного, кинул сообщение, да и занял на господствующей высоте оборону круговую. За байком прячется, из автомата одиночными бьёт, патроны экономит, да только каждый выстрел – или лапа железная, оторванная, или глаз оптический, выбитый, только слышно, как собаки железные с воем, разбегаются, поджав токосъёмники.
Но чу! Стоит пыль столбом, несётся по степи привольной старик на лыжах, очками блестит, клюкой размахивает, борода по ветру веется. Подскочил к лису, взял мобилу заветную в руки уверенные, вырвал изо рта зуб голубой, особенный, дунул, плюнул, в мобилу его вставил по хитрому, и давай на кнопки нажимать.
Слова долго про то говорятся, да только дело в руках умелых куда как быстрее делается – засбоил ноутбук у кибердемоницы, посыпал окнами всплывающими, сказал про ошибку критическую да команду невыполнимую, да и свернул себе все свои окна хитромудрые, только экран один голубой горит, буковками белыми посвечивает. А старик дунул, плюнул, на лыжах провернулся, да и укатил себе, куда глаза глядят.
А войско железное, без управления оставшись, на всё, что движется, ополчилось, да и пожрало само себя до последнего болтика ржавого.
Всплакнула Акарра последний раз, улыбнулась украдкой, пока не видит никто, да и пошла снова в шатёр, врага-полюбовника своего привечать, ужин готовить да джакузи водой наполнять.
А только всё одно утром третьего дня всплакнули они, да и вышли в чисто поле на битву последнюю, решающую. Зверь-дракон железный не идёт, ползёт, в воздух подняться не может, одну голову повесил, детали из неё на ремонт головы другой повытаскивал, да только нет у лиса больше чудо-ружья протонного, сели в нём батарейки, да и патронов с гранатами по карманам – кот наплакал, да воробей напроказил, ему и такого зверя много, если догонит – вомнёт в сыру землю по самую буйну голову!
- Дави его, - Акараа плачет, - куси его, окаянного… а я пока оплачу долю мою горькую –обвенчаться не успела, как суженого своего убила, ребёнок сиротиночкой вырастет, как я ему в ясны глазыньки смотреть буду?
И пополз змей железный суженого её давить да огнём жечь, а тот на байке катается, промеж деревьев петляет – пока дракон одно дерево выкорчёвывает, за другим спрятаться успевает, да только кончаются деревья, негде уже прятаться.
Понял тогда лис, что только на помощь чужую надежда, в мобилу заветную вцепился, кнопки жмёт, мимо нужных через раз промахивается, да только отправилась весть быстрая, летит от станции к станции, от вышки к вышке – только треск в эфире стоит.
Затряслась земля, загудела, несётся по небу самолёт быстрый, десантный, распускаются гроздья парашютов оранжевых, большегрузных – то воевода генерала Гороха на помощь поспешает.
Приземлился, смахнул парашют мешающий в сторону, навёлся по пеленгу, вдарил из всех стволов – только клочки от дракона полетели по закоулочкам. Усмехнулся в усы, полюбовался на воронку дымящуюся, да и улетел себе на вертолёте транспортном восвояси.
А возле воронки лис с Акаррой уже милуются-обнимаются.
- Я то думала, хлюпик ты какой, припанкованый, - кибердемоница всхлипывает, - а теперь – я вас люблю…
- А я то… - лис вздыхает.
Тем же вечером и свадьбу сыграли, да повенчались в шатре, под кустом ракитовым. Сели в трейлер гусеничный, форт мобильный, да поехали по Руси, гусеницами лязгая, ворогов новых высматривать, да под корень их изводить со всем их племенем поганым, жить-поживать да лисят наживать.
А первенца Максиком назвали.



а собсвенно на вопрос "так какие все же глаза нихонтские?"
есть фотка..
vkontakte.ru/photo30728_122718613
(аннн ссылкой.. так поразнообразней)